Воспоминания кинорежиссера Вячеслава Орехова о курсах

С печалью стал замечать, что дни стали мелькать, как пейзаж за окном экспресса. И вот уже благодаришь Бога за каждое новое подаренное тебе утро, за то, что вновь видишь этот, как всегда непонятный, но потрясающий мир, благодаришь Творца за все то, что Он открыл для тебя, и за то, что намеренно скрыл, за все, что наполняло душу остротой переживаний, что сводил тебя с удивительными людьми, у которых учился не только ремеслу, но и как не утонуть в этом океане жизни. Наконец, благодаришь Господа за то, что милосердно дает тебе через воспоминания проживать жизнь всякий раз как бы заново.

Как и многие, я пришел на Курсы уже сложившимся человеком, за плечами которого было несколько лет работы после института культуры на Сахалине и Курильских островах и года работы на киностудии Министерства обороны, куда я поступил, чтобы постигнуть кинематографические азы.

Атмосфера Курсов заворожила легкостью дыхания. Благодаря мягкости и чуткости директора Михаила Борисовича Маклярского и душевной щедрости очаровательнейшей зав. отделением Верочки Суменовой, ставшей общей любимицей, здесь была создана исключительно доброжелательная демократическая обстановка. И наш курс вместе с руководством и преподавателями сразу же оформился в единый живой семейный организм, где не было привычного деления на начальников и подчиненных.

Бывший Дом кино, а потом Театр-студия киноактера, где мы занимались, был насквозь пропитан артистическим духом, и это дополнительно создавало у нас, слушателей Курсов, приподнятый настрой. В перерывах между занятиями можно было посмотреть, как на сцене репетировали знаменитые актеры, а после, сгрудившись у стоящего на полу сцены магнитофона, слушали Высоцкого. В театральном буфете можно было запросто посидеть за одним столом с самим Крючковым или Юматовым. Все это было для меня внове.

На одно из самых первых наших занятий к нам пришли из Комитета кинематографии и сказали, что видят в нас будущее неигрового кино. Не знаю, оправдали ли мы их надежды, но тогда мы были готовы с усердием постигать глубины нашей профессии, потому что каждый пришел сюда сознательно. Не помню случая, чтобы кто-то просто так, по-школярски прогулял занятие. Где-то в середине обучения меня угораздило сломать ногу, и я, чтобы не отстать, снимал свою курсовую на костылях. Однажды появился в таком виде перед Маклярским, он был тронут, но убедил меня долечиться.

На Курсах вообще не было школярства, не было ни зачеток, ни отметок. Главным критерием оценки должны были стать курсовая и дипломная работы, Конечно, как и во ВГИКе, были лекции по режиссуре, драматургии, истории кино с обязательными просмотрами фильмов, которые проходили в подвальчике нашего Дома киноактера. Я уверен, что лучшая школа для кинематографиста именно просмотр фильмов. Мы увидели чуть ли не всю мировую классику.

Сильно запали в душу немой фильм Дрейера о Жанне д’Арк, “Последний человек” Мурнау; “Гражданин Кейн”, “Унесенные ветром”, “На Бауэри”; “Собачья жизнь” Якопетти, фильмы Флаэрти, Бергмана…

Врезались в память лекции знаменитого Трауберга о кино и литературе, цикл лекций по истории зарубежного кино, который читал феноменальный эрудит и обаятельнейший человек Утилов. С душевным трепетом мы ждали появления Андрея Тарковского, тогда опального (его “Рублев” лежал на полке). Тарковский должен был вести тему “Время и ритм в кино”. Я хорошо помню его первое появление. Он бодро вошел в нашу классную комнату, слегка поклонившись, поздоровался, положил на стол пачку сигарет “Столичные”, закурил, сказал, что мы вроде бы люди взрослые и тоже можем закурить, закрыв при этом на всякий случай дверь от посторонних глаз. Свое выступление он начал фразой: “Кино родилось тогда, когда человечеству захотелось посмотреть на себя со стороны”. Мы уже тогда чувствовали, что он — гений. Тарковский открывал нам вещи, о которых мало кто из нас думал в ту пору, призывал максимально воспользоваться нашим ученичеством и снять учебные работы полностью свободными от всякой конъюнктуры. (До этого же некоторые хотели сделать на студии плановые фильмы.) “Снимите простую душевную вещь про Него и Её без всякой оглядки. Потом на студии вам просто не дадут этого сделать”, — убеждал учитель. Мне было понятно его пристрастие к Бергману и Бунюэлю, но когда он сказал, что безумно любит вестерны, это было неожиданностью. Трудно было увязать глубокие философские фильмы самого Андрея и приключения ковбоев Дикого Запада. Но это так. Тарковского восхищал в этих фильмах изумительный ритм повествования, где не было никакого провисания во времени. “Всякий психологизм создаст затяжку и немедленно разрушит ритмическую конструкцию в этих фильмах”, — говорил он. В качестве идеального примера ритмической организации материала Андрей показывал нам свой самый любимый фильм “Луна в дождливую ночь” японского режиссера, где время максимально замедляется. И это создает ощущение новой образной реальности, которую творит уже сам режиссер. Думаю, что уникальный киноязык Тарковского сформировался не без влияния этого фильма.

Однажды к нам прикатила мировая звезда Биби Андерсен со свитой. Маклярский перед этим событием провел профилактическую беседу о том, чтобы мы не вступали ни в какие политические дискуссии. Но и без того кто же мог подставить нашего любимого наставника. Все прошло здорово. Очень живая и смешливая Биби всех очаровала. А на прощание, видно, перепутав слова, вместо “до свидания” по-русски сказала “здравствуйте”. Мы рассмеялись. А сейчас я думаю, с каким хорошим смыслом это получилось. “Здравствуйте” — значит живите и здравствуйте!

Встречались со многими знаменитостями. Марлен Хуциев пришел с только что сделанным фильмом “Был месяц май”. Он меня сразил тогда, этот фильм. Да и сам Хуциев поразил меня необычной простотой и душевностью. В нем не было ни тени менторства, бронзовости классика.

С фонтанирующей энергией вкатился в наш класс Ролан Быков и чуть ли не с порога: “Никогда мы не смеялись так искренне, как в детстве, никогда мы не плакали так безнадежно горько, как в детстве, и никогда мы не были так жестоки, как в детстве…” А потом он бесподобно стал рассказывать, как работает с детьми. (Разве мог я тогда предполагать, что год спустя буду работать на документальной студии “Эго” в его Центре!) Как жаль, что тогда не было хотя бы простенького магнитофона, чтобы записать все эти мысли Тарковского, Трауберга, Быкова, Галантера и других выдающихся людей, которые уже ушли из жизни.

Многие из моих сокурсников уже давно работали в кино и пришли получить специальное образование. Был у нас даже свой лауреат Госпремии из Минска — Ричард Ясинский, и мы им гордились. А некоторые, как я, пришли в кино недавно, но не было в группе никакого снобизма уже искушенных в кино людей по отношению к таким несмышленышам, как я. Был живой интерес друг к другу. Хотя сразу же, как это бывает в любом кругу людей, определились лидеры. Ими стали друзья из Риги Ансис Эпнерс и Андрей Добровольский. Они были уже сложившимися кинематографистами. Андрей еще и первоклассным фотографом рижской школы. После курсов его пригласил работать в “Экран” Иван Менжерицкий, который вел у нас драматургию в неигровом фильме. Об Ансисе же можно было написать целую книгу. Это эпоха в документальном кино, и не только Латвии. Позже я не раз бывал у него в гостях. Все стены его квартиры были увешаны призами и дипломами всевозможных фестивалей. Он был выдающийся кинематографист, и я был польщен, что он дружески общался со мной. Вскоре в лидеры вышел и Клим Лаврентьев. Он как-то сразу мощно взял старт и заявил о себе. Его выступления на семинарах, обсуждениях домашних заданий друг друга привлекали ясностью мысли, аргументированностью. И вовсе не случайно, что он взлетел так высоко в своей кинематографической карьере. Организаторский талант в нем угадывался еще тогда, хотя в режиссуре он проявился тоже блестяще. До сих пор помню его пронзительный фильм “Сотворение хлеба”.

Вообще-то каждый человек в группе был индивидуальностью. Мы ведь часто забываем, что каждый из нас неповторим. Вспоминается артистичный Гена Красков, своими смешными байками доводивший всех до коликов, всегда задумчивый, неторопливый, но мгновенно отзывчивый Юра Татулашвили, разбитной балагур Володя Рютин, поэтически одаренный Толя Юшко, уже тогда мудрая Валя Матвеева и подвижная как ртуть, с ворохом всевозможных идей, веселая и искрящаяся симпатяга Лена Геккер, а по контрасту с ней солидный, в очках Гарик Халтурин. К моменту поступления он был уже довольно известным критиком, своим человеком в киношных журналах, и к нему все обращались за советом, как к старейшине племени.

В том, что собралась такая дружеская группа очень разных талантливых людей, несомненная заслуга Екатерины Ивановны Вермишевой, которая была нашей “классной дамой” и вела курс документальной режиссуры. Думаю, ее голос был решающим при отборе абитуриентов. И потом она сразу же стала создавать на курсе тот семейный микроклимат, который утверждали Михаил Маклярский и Вера Суменова. Я очень благодарен Екатерине Ивановне за многие уроки киномастерства, за возможность делать учебные монтажные работы на ЦСДФ из ненужных рабочих позитивов. Это было мое самое любимое занятие. Вечерами, когда все уже ушли со студии, ты в тиши монтажной: колдуешь с этим ворохом случайных пленок (а там про балет и про бойню, про делегации и про войну). Пытаясь соединить немыслимо разные кадры, выстраиваешь свою логику жизни. Получались очень даже неожиданные вещи. Потом свои сюжеты мы показывали друг другу и обсуждали. Это волшебство монтажа, когда ты из кусков реальной жизни творишь свой мир, никогда не забуду. На Курсах нам сделали прививку любви к кино на всю оставшуюся жизнь. Все это вошло в кровь от незабвенных наших учителей. Они дали нам крылья. Многих уже нет, как и некоторых наших товарищей. А мы, кто еще остался, будем благодарить Бога за каждый подаренный день творчества и за то, что когда -то соединил нас в такую дивную семью.